«Твои фантазии не имеют отношения к моим парням. Разбирайся со своей легкомысленной сестрой сам». 

«...У нас есть доказательства, что двое ваших сотрудников против воли затащили мою сестру в патрульную машину и увезли в отдел без законных оснований, вы слышите? Уличная камера сняла момент, где Настя упирается, отказываясь садиться в машину!» 

«Опять твои детские фантазии. Все, что у тебя есть — нечеткий снимок, где не видно лиц и никакого сопротивления тоже. Мои парни провели все дежурство на выезде — свидетели подтвердят, что с пяти до одиннадцати часов утра оба сотрудника были на другом конце города и проводили обыск жилого помещения. Ясно?» 

«Как вы можете их покрывать? Как вы можете, зная, что они сотворили, отмазывать этих ублюдков?» 

«...Вали отсюда, сопляк. По-доброму предупреждаю, иначе...» 

Помехи заглушили последние слова Дашиного отца, но она и без того услышала, и увидела достаточно. Вот только, что делать с полученными в последние несколько часов знаниями, она не представляла. 

Разве может дочь поверить, что ее отец — жуткое чудовище, покрывавшее преступление еще больших чудовищ? 

Разве может она не поверить, когда перед ней не просто пустые слова или догадки, а подкрепленные массой доказательств факты? 

С замершим сердцем Даша думала и о том, знала ли мама правду, и что та скажет, если она задаст ей прямой вопрос, когда вернется домой.

Она думала о девушке с фотографий и едва сдерживала слезы, стоило лишь на миг в красках представить, каково это — пройти через подобный кошмар. Она вновь слышала тихий и измученный девичий голос, рассказывающий о случившемся, и чувствовала, что из груди рвется вопль отчаяния и ужаса. 

Содрогнувшись всем телом, Даша громко всхлипнула и вопреки собственной воле зарыдала. Согнувшись пополам, прижавшись туловищем к ногам она отчаянно плакала и не могла заставить себя поднять взгляд на находящегося рядом Муратова, принявшегося что-то ей говорить. 

Еще никогда в жизни Даше не было так больно, страшно и стыдно.

Глава 16

Облик зареванной и полностью потерянной девчонки не шел у Артема из головы. Оставшуюся половину вечера и весь следующий день он невольно возвращался мыслями к случившемуся между ними разговору и не мог избавиться от сомнений в правильности собственных действий и слов. Не мог не задаваться вопросом, имел ли он право говорить все то, что сказал, показывать материалы с далеко не самым приятным для психики любого адекватного человека — и тем более первокурсницы, — содержанием. 

Имел ли он право, пусть и метафорически, лишить дочь отца. По крайней мере того отца, что та знала с самого детства и до сих пор. 

Артему хотелось бы с легкостью забыть ту боль и неверие, что он наблюдал в ее глазах, но его мозг, как зацикленный, возвращался к одним и тем же воспоминаниям, и неявная, однако упорно свербящая где-то в отдалении разума тревога по прошествии времени лишь крепла. Отделаться от беспричинного чувства собственной гадливости, как будто совершенный им поступок был не правильным, а непозволительно жестоким, не получалось.

Ни внешним, ни внутренним содержанием дочь Шутина не производила впечатление испорченной и избалованной «золотой девочки», равнодушной к преступлениям отца, оттого Артему и было столь не по себе. Гадко. 

Он вспоминал Настю, такую же юную, открытую и не ожидавшую от действительности ничего плохого. Сам того не желая, замечал между погибшей сестрой и дочерью виновного в ее смерти схожие черты, и чувствовал ничем не обоснованную вину. Оказаться тем, кто бесцеремонно разрушил прежде наверняка хрустально-прекрасный мир Дарьи Шутиной, было не слишком приятно. 

Впрочем, успокаивал себя Артем, истинная вина лежит не на нем. Шутин и его подчиненные изуродовали жизнь не только жертвам своих преступлений, но и членам своих семей. Круг наконец замкнулся, и Артему оставалось только надеяться, что ценой справедливого возмездия не окажутся судьбы ни в чем неповинных людей. 

Однако снова и снова ему вспоминались последние часы вчерашнего вечера, когда он сажал совершенно потерянную Дашу в такси и едва сдерживал рвущиеся на поверхность извинения. Он почти спросил, не нужна ли ей помощь и точно ли она не натворит глупостей под влиянием эмоций, но все-таки... промолчал. 

Чему, если размышлять разумно, был рад: временный приступ жалости скоро пройдет, не к чему взваливать на собственные плечи новые — излишнее — обязательства.

Только ближе к ночи следующего дня Артем наконец переключился на иные заботы. Обсудил с Максаковыми — правозащитниками, которых привлек к делу Насти по совету Пашкиного отца, — дальнейшие перспективы расследования с учетом возникшего общественного резонанса и нарастающего внимания со стороны высокопоставленных столичных чинов. 

Затем раздался звонок Тани, и Артем, глубоко вздохнув, принял вызов. В последние пару месяцев — с тех пор, как его сестра узнала о затеянной им вендетте, — спокойное общение давалось им обоим нелегко.  

Таня переживала и поначалу чуть ли не в каждом разговоре срывалась, умоляя Артема остановиться и не рисковать тем, что у них осталось, ради призрачного шанса добиться подобия правосудия. Ее недоверие раздражало, но поделать с тем он ничего не мог. Всерьез опасаясь возвращения прежних Таниных психологических проблем, о многом из происходящего Артем умалчивал, зная, что справится самостоятельно, без прямого участия матери и сестры. 

— Все под контролем, — повторил он уже не в первый раз, крепче сжимая корпус телефона в руке. — Не могу рассказать тебе всех деталей, но дело сдвинулось с мертвой точки. 

— Тема... — начала, было, Таня опять, но он поспешил ее перебить: 

— В этот раз и он, и вся его шайка сядут. Я тебе обещаю. 

— Как ты можешь быть уверен? Столько лет прошло, что сейчас докажешь?

— Они. Сядут. Слышишь? — отчеканил он. Неподвижно застыв у окна в темной кухне,  Артем на миг зажмурился, а после бездумно уставился во двор через покрытое каплями дождя стекло, прежде чем более спокойным тоном пояснить: — Если не по делу Насти, то по другим. Там такой клубок распутывается, ты представить себе не можешь. 

На том конце телефонной линии послушался тяжелый примирительный вздох. 

— Я верю тебе, — сказала Таня. — Верю. Просто боюсь за тебя. Жутко боюсь, что они снова сделают, как тогда, и...

— Т-с-с, — остановил ее Артем. — Забудь. Я больше не сопливый пацан.

— Не в этом дело! — воскликнула она, но он уже не слушал, неожиданно заметив забредшую во двор знакомую фигуру в яркой куртке и объемной шапке. 

—